Литературный конкурс

Александра ЛЕСИНА

Робинзонши

Пирог вышел что надо: пышный, с блестящей румяной корочкой, с красивым витиеватым прищипом. Аппетитный аромат свежей выпечки тут же заполнил всю избу, и хозяйка, отломив маленький кусочек, засунула его в свой беззубый рот. Громко чавкая, похвалила себя за то, что не разобрала по кирпичикам русскую печь, ведь в электрической духовке пироги были бы уже не те! У соседки Зины когда-то она тоже занимала половину избы, но лет пятнадцать назад приехавшие из города старшая дочь и зять затеяли капитальный ремонт, и вместо печи появилась прилегающая к дому кочегарка. Вспомнив о соседке, Антонина откинула ситцевую занавеску и выглянула в окно.

Дорожка, ведущая к дому напротив, всё ещё не была расчищена от снега, а труба с самого утра так и не задымила. «Спит старая ещё, что ли?» — ворчала баба Тоня, выкладывая пирог на красивую фарфоровую тарелку, извлекаемую из серванта только по большим праздникам, и вспоминая, что в прошлом году яблочный пирог у неё тоже получился на славу, но Зинка, кочевряжась, долго отказывалась попробовать. Только когда они выпили по две-три рюмки самогонки, соблаговолила взять кусочек. Каждый Новый год заканчивался у старух крупным скандалом. Вроде и делить нечего, но повод для ссор всегда находился. В последний раз захмелевшая Антонина припомнила, как осенью Борька-тракторист высыпал в ров за Зинкиным домом ворованное с поля зерно, и она, зараза такая, не поделившись, перетаскала его в свой сарай, а потом ещё и хвасталась, что её свиньи растут как на дрожжах. Разругались тогда старухи в пух и прах и не общались до самой весны, несмотря на то, что на всю деревню их осталось всего двое.

За весь день Зинка так и не показалась на глаза, и это было странно: обычно 31 декабря она с самого утра прибегала к Антонине то за яйцами, то за спичками, а на самом деле выяснить, чего там соседка готовит, чтобы её переплюнуть. И хотя едоки обе были уже неважные, готовили всегда много, а потом всё добро вываливали свиньям. Но на следующий Новый год опять готовили столько же, словно надеясь, что кто-то придёт к ним в гости. Гостей не было... «Ваша деревня — тупиковая, дальше — не наш район, поэтому тратить государственные деньги на содержание дороги, колонки невыгодно», — приводил весомые аргументы глава поселения, уговаривая робинзонш переехать из Романовки в соседний посёлок Поддубный. Поняв, что все уговоры бесполезны, отстал.

Летом бабушкам не было скучно. В деревню частенько наведывались грибники, рыбаки, которые охотно покупали у них молоко и домашние яйца. Каждый день утром и вечером на летнюю дойку мимо проезжали весёлые доярки и останавливались поболтать. Летом у Зины отдыхали от городской суеты то дети, то внуки, а теперь уже и правнуки. И только  зимой возвращалась изматывающая душу тишина. Если кто-то и появлялся в их опустевшей Романовке, это становилось для старух большим событием. Даже забредшая чужая собачонка вызывала неподдельный интерес, что уж говорить о почтальонке, которая вместе с пенсией и письмами привозила по их просьбе хлеб, крупы, соль, сахар. Письма приходили только Зинаиде. Что держало её в деревне при наличии любящих детей и внуков, баба Тоня не знала. Её же саму крепко-накрепко привязали могилы матери, отца, свекрови, свёкра, а ещё самые дорогие — мужа и двух сыновей.

Любимый Григорий умер через десять лет после войны. В полевом госпитале врачи не смогли достать осколок, застрявший в нескольких миллиметрах от сердца фронтовика, и он «настиг» его уже в мирное время. Гриша был на покосе, когда замертво упал на скошенное поле. Тоня вершила скирду и не сразу поняла, что муж, ещё минуту назад словно играючи забрасывавший её навильниками с сеном, умер, а осознав, громко заголосила в синее небо, напугав своим бабьим криком маленьких сыновей, возивших на коне волокуши. Младший Антон остался после этого заикой. Худосочного слабенького мальчишку она с тех пор шибко жалела, да этим, видимо, и испортила, потому что из него вырос пьяница и дебошир, в 20 лет насмерть забивший какого-то приезжего. Попал за это в тюрьму и живым оттуда так и не вышел. Старший сын пережил его всего на десять лет: забрала его болезнь с чуднЫм названием рак. Невестка вскоре вышла замуж и, уехав на чужую сторону вместе с внуком, не давала о себе больше знать.

На кладбище Антонина приходила не реже одного раза в неделю. «Может, сбегать, пирога вам отнести?» — осторожно смахивая пыль с портретов покойных, глядевших на неё с бревенчатой стены, спросила баба Тоня, но, в очередной раз выглянув в окно, передумала: снега за ночь навалило по щиколотку.

За домашними хлопотами время пролетело незаметно. Вместе с навалившейся усталостью пришли сумерки, и баба Тоня, на минуту  присевшая на деревянную табуретку отдохнуть, тут же задремала. Проснулась от грохота. «Да чтоб ты сдох, фашист проклятый!» — закричала она на кота, залезшего на стол и свалившего блюдце с нарезанной малосольной селёдкой. Кот уже много лет жил на два дома, и обе старушки напрочь забыли, кто его хозяйка. Схватив за шиворот забившегося под стол Ваську, Антонина решила, что это хороший повод наведаться к так и не пришедшей к ней Зинке. Накинув фуфайку и повязав шерстяной платок, отправилась к соседке.

Та лежала на холодном полу. Лицо было перекошено, тело не слушалось, только глаза безумно метались из стороны в сторону. «Жива, жива, и то слава Богу!» — засуетилась вокруг мычавшей Зины Антонина. Она сразу поняла — это инсульт. Такой же удар когда-то свалил её свекровь, за которой давно овдовевшей Тоне пришлось ухаживать долгие восемь лет.

Диск старого телефона, который испокон веков стоял в их деревне только в доме Зинаиды, потому что её покойный муж был председателем колхоза, старуха крутила беспрестанно, безуспешно пытаясь дозвониться по «03». В ответ раздавались только гудки, а потом трубка и вовсе замолчала. Разыскав в сенцах санки, на которых соседка возила дрова и флягу с водой, затащила их в дом и, надрываясь, перевалила в них маленькую и худощавую Зину, завернув её в пуховое одеяло и обвязав бельевой верёвкой. Антонина потащила санки к дверям. Она была на шесть лет старше Зины, но при этом намного её крепче. Бывало, Зинаида, с завистью наблюдая за тем, как соседка в свои восемьдесят сама копает картошку и таскает на коромысле воду в баню, ходит в лес за грибами да за ягодой, каждый раз язвила: «Откуда же у счетовода болезням взяться? Ну разве что геморрою. А я на сплаве леса с 16 лет вкалывала. Раз пять в ледяной воде тонула, оттого с батожком хожу да суставами маюсь».

На улице по снегу полозья побежали легко. Запрягшись, словно лошадь,  Антонина тащила санки за собой, вспоминая, как так же в детстве катала Зину, а потом случайно выпустила верёвку, и пятилетняя девчушка полетела с крутой горы. Саночки разбились о дерево, как и курносый нос седока. Утирая варежкой сочащуюся кровь, Тонька жалобно просила не говорить матери, что это она виновата, обещая принести за это пряников. Зинка подругу не выдала...

Когда ноги стали совершенно ватными, Антонина решила перевести дух. Было полнолуние, поэтому лицо Зины она видела хорошо. Поблёкшие от старости, когда-то ярко-васильковые глаза смотрели, не мигая, в одну точку. «Что? Её, окаянную, видишь? Не отдам я тебя костлявой», — наклонившись над Зиной, сквозь тяжёлую одышку проговорила Антонина. В молодости четырёхкилометровая дорога от их села до рабочего посёлка Поддубного давалась легко. Каждый день пешком они бегали туда в школу, а, повзрослев, в клуб на танцы, где Антонина и познакомилась с чубатым трактористом Григорием. Набросив на её плечи свой выходной, но всё равно пахнущий соляркой пиджак, он не раз провожал её по этой дороге домой.

За последней, самой высокой горкой должны были показаться огни Поддубного, но подняться на неё у Антонины уже не было сил. Упав на снег рядом с саночками, она обессиленно заплакала. Машина появилась словно из ниоткуда. Из неё высыпала весёлая молодёжь с шампанским в руках. «Родненькие! Деточки вы мои! Спасайте старуху! Помирает...» —  закричала им что есть мочи Антонина. В машине сбивчиво, перескакивая с одного на другое, она рассказывала ребятам о случившемся горе, а те, узнав, что бабулька четыре километра по заснеженной дороге катила тяжёлые саночки, восхищённо отвечали: «Тебе бы, бабка, в МЧС!»

Их увезли в районную больницу. Сидя у изголовья кровати, Антонина беспрестанно твердила Зине, что после выписки ей нужно обязательно перебираться к детям. «А а-ак ыы без мээня?» —  с трудом ворочая непослушным языком, спросила та. Но Антонина, заснувшая от тепла и усталости, не слышала её, так и не поняв, что же так крепко держит Зинаиду в деревне...

Валерий ВИННИКОВ

Куриные ножки для Бабы-Яги

(Новогодняя сказка)

До Нового года оставалось не более десяти часов. Баба-Яга придирчиво осмотрела комнату в своей избушке на курьих ножках. Вроде бы всё сделала, чтобы достойно встретить праздник: повесила новые занавески на окна, убрала весь мусор, до блеска начистила свой знаменитый чугунок, обмахнула лопату и метлу от пыли и грязи, вымыла пол. Комната выглядит прилично, чего не скажешь обо всей избушке, особенно о куриных ножках: столько веков держат избу, совсем старенькие стали. В прошлом году попросила повернуть избушку к лесу задом, так они так заскрипели, что больше Яга и не решалась попробовать повторить. Сколько ни обращалась в лесное ЖКХ, толку никакого. Кто только умудрился назначить туда Медведя начальником! У него ведь одна забота — жиру к зиме нагулять и залечь в спячку, оставив вместо себя на зиму сына-шатуна. А тот и рад стараться: шатается, где захочет. Придёшь к нему на приём — он так посмотрит, что забываешь, зачем пришла.

Бабушка тяжело вздохнула и прислушалась: в лесу раздавался какой-то шум.

— Наверное, лесные жители готовятся встречать Новый год, — решила она. — А мне и идти некуда. Позвонила вчера другу Змею Горынычу, так он, хитрован, говорит, что две головы разболелись, а третья не знает, что с ними делать. А сегодня утром звонил и напрашивался на праздник. Я чуть со стула не упала: это как же в наше-то время три головы накормить! Да ещё одной подавай еду заморскую, второй — только вегетарианскую, а третья всё подряд ест. Не убери чашку, так и её слопает.

Баба-Яга так задумалась, что не услышала, как на пороге появилась Сорока и сразу же затараторила:

— Ты не знаешь, ты не знаешь… Вот дятел часа четыре назад отстучал всем телеграммы. Всем-всем-всем… А ты не знаешь…

— Да угомонись ты, — осекла её Яга. — Говори толком, что случилось?

Нужно сказать, что это была необычная Сорока: у неё отсутствовали белые перья на боках, поэтому её не принимали в стаю сородичи. Вот она и прибилась к Бабе-Яге. Успокоившись, птица рассказала, что дятел отстучал всем новость: впервые за много лет через их лес будет проезжать Дед Мороз со Снегурочкой и с подарками.

— Да мне-то что, пусть едет, — сказала Ягишна.

— Как что, как что?! — затараторила Сорока снова. — В соседнем лесу в прошлом году Деда Мороза хорошо встретили, так он всех подарками одарил и исполнил по одному желанию. Вот так! Да я уже почти всё подготовила, организовала: мишка-шатун коряги с дороги уберёт, белки гирлянды из орешков на ветках развешают, снегири своими красными грудками выложат надпись на снегу: «Добро пожаловать в наш лес!», дятел гимн нашего леса отстучит, свиристели песенки споют. Я даже месяц уговорила… Видишь, как ярко светит, — не унималась Сорока.

— Да я-то здесь при чём? — еле успела вставить своё слово Баба-Яга. — Что от меня-то нужно?

— Как что? Как что? Только у тебя волшебная метла. А дорогу без твоей метлы нам от огромных сугробов не расчистить. Ты же сама говоришь, что избушка совсем старая, вот и попросишь у Деда Мороза новые ножки куриные. Он же исполняет все желания! А я та-а-ак хочу получить белые бока и к своим вернуться, — жалобно проговорила Сорока и присела на скамейку у порога.

Яга задумалась. «А что… Можно и попробовать. Только метлу жалко, тоже ведь старенькая. Авось выдержит! Хорошо. Пойдём», — скомандовала она.

Более трёх часов работала метла без устали. Наконец всё было готово к встрече Деда Мороза. Только присели отдохнуть, как послышались переливы колокольчиков: это приехал на своих лошадях Дед Мороз. Белки раскачивали гирлянды из орешков, дятел отстукивал гимн леса, на снегу красовалась надпись: «Добро пожаловать в наш лес!», свиристели пели свои песенки, мишка-шатун во весь рост приветствовал Деда Мороза. Дорога была чистая и в лесу наведён порядок.

— Ну что ж, — пробасил гость, — я доволен, как вы меня встретили. Так и быть, выполню ваши просьбы, а Снегурочка вам подарит подарки.

— Мне белые бока, белые бока, — затараторила Сорока, и вслед за ней все остальные высказали свои пожелания.

Благодаря Дедушке, Сорока получила свои белые бока и улетела к сородичам, мишке-шатуну достался бочонок мёда, дятлу — новый клюв, снегирям — мешочек льняных семечек, свиристелям — ноты к новым песням, белкам — кедровые орешки. Одна Баба-Яга растерялась.

— Что молчишь, старая? — обратился к ней Мороз. — Говори, что тебе нужно.

— Да мне хотя бы ножки куриные к избе…

— Ладно, будут тебе ножки, — сказал Дед Мороз, и тройка лошадей умчала его из леса, только снежная пыль закрутилась.

Когда круговерть улеглась, Баба-Яга никого рядом уже не увидела: все ушли по своим новогодним делам. Месяц, осветив ей дорогу к избушке, качнул на прощание рожками и тоже уплыл восвояси.

Подойдя к домику, Яга не увидела новых куриных ножек. «Обманул Мороз, — решила она. — Как же так, как же так?» Поднявшись в избушку, зажгла свечу и… от удивления ахнула, присев на стул: около печи лежали два брикета куриных окорочков!!! «Вот дела так дела,.. — подумала она. — То ли Дед Мороз глуховат, то ли я сама оплошала». Но долго бабушка не горевала. Избушка ещё простоит на своих ножках, зато Дед Мороз на всю зиму обеспечил её едой. Главное, чтобы Змей Горыныч не прознал про это. Ягишна растопила печь, поставила в чугунке варить ножки, и вскоре по всей комнате разнёсся аромат куриного бульона. Новый год удался!