В детство ворвалась война

По всей деревне рёв стоял

Екатерина Владимировна Лыско, 95 лет, с. Первомайское (записано членами поискового отряда «Земляки»):

– В 41-м мне было двенадцать лет. Жили в деревне Верх-Куендат. Радио не было, газеты не выписывали. Не помню, как про войну узнали. Мы-то, подростки, ещё мало что понимали. Сразу стали забирать мужчин на фронт: сегодня одного-двух, через день столько же. Сколько было рёву! Папа сильно заболел, переживал, что большая семья без него останется: нас, детей, было пятеро. Младшая сестра в марте 41-го родилась. Немного папу подлечили и отправили в Асино, там формировали часть. Потом увезли на фронт.

Я помогала в колхозе с 10 лет. Ещё больше пришлось трудиться, когда началась война. Мы, девчонки, пололи траву на полях. Делали это без верхонок, голыми руками. Осот вырастал большой, колючий. За осотину возьмёшься, ещё и носом ткнёшься, позаколешь все руки, потом нарывает, долго болит. Сено гребли, лён дёргали. Весной, как растает снег, ходили рубить, пилить и таскать в кучи выросшие на полях молодые деревца и валежник. Летом косили, а когда мне исполнилось 15 лет, уполномоченный Сергей Ильич Клоков научил нас жать. Работали от восхода до захода солнца. Нас азарт брал, кто больше сделает. Я ржи по 20 соток выжинала. Мы ещё и учиться успевали.

Большой радостью было, что папа живым остался. Правда, не сразу домой вернулся, а в конце 45-го.

Навсегда запомнился голод

Мария Павловна Славкина, 90 лет, г. Асино:

– Наша семья была большой и дружной: мама с папой, бабушка и нас пятеро. Младший появился на свет в апреле 1941 года. Жили мы в Мишутино Зырянского района. Мама была в колхозе разнорабочей, папа, Павел Терентьевич Ульянов, – механизатором. В доме всего хватало.

21 июня мне исполнилось семь лет, а на следующий день мы узнали, что началась война. Я ничего тогда не понимала. В деревне началась паника, было какое-то чувство потери, как будто кто-то умер. Сразу стали собирать мужиков на фронт. И папу тоже. Когда его собирали, все плакали. А бабушка успокаивала: «Не плачьте, миленькие. Тятя придёт, конфет и пряников принесёт». Я верила. В тот день жарко сильно было, я пошла купаться со своей двоюродной сестрой. Хвалюсь ей, что отец мне конфет привезёт. Она говорит: «Дура! Какие конфеты! Отец твой на войну идёт, его там убьют». Я злилась: «Сама ты дура!»

Мама пропадала в колхозе, а я оставалась нянькой. Младший брат в войну умер, ему три года было. Сильно голодали, на траве выросли. А когда у капусты листья пойдут, то вообще пир! За счёт коровы выжили, хотя и ту кормить было нечем. По ночам с мамой ходили сено косить, чтоб никто не видел. Нельзя было косить, пока колхоз план не выполнит. Из продуктов давали по двести граммов муки неочищенной. Брат пойдёт получать да по дороге половину слижет. Тогда мама стала меня посылать. Я удержалась, донесла домой. Помню, как мама картошку сварила. Всем почистила, а я попросила, чтоб мне в мундирах оставила, думала, что так больше будет. Наелась, а шкурка-то ядовитая, меня и вырвало. Так жалко было картошку!

Отец присылал письма с фронта. Он был разведчиком в пехоте. В 1943-м лежал  в Астрахани в госпитале с тяжёлыми ранениями в руку и ногу. Надеялся, что его комиссуют. В последнем письме написал, что, может, придётся свидеться. Но его отправили обратно на фронт. Так и пропал без вести. Мать на него даже пособия не получала. Всю жизнь одна прожила, нас поднимала. Надеялась, что папа вернётся.

Ушли на фронт отец и три брата

Мария Степановна Чуркина, 90 лет, п. Светлый:

– Мне только в июне исполнилось семь лет, я готовилась пойти в школу. Как наша семья узнала о войне, не вспомню, но сразу же в деревне (а жили мы в Новосибирской области) стало как-то тревожно, ощущалась пугающая неизвестность. Даже я, ребёнок, понимала, что случилось что-то нехорошее.

В нашей семье было десять детей. Старшие братья: Ефим, Яков и Василий – уже отслужили в армии в морфлоте. Работали, жили отдельно, но семьями пока не обзавелись. Помню, что в июне они все приехали домой. Мама, Анна Егоровна, собрала им котомки, вещи кое-какие, и мы их с другими ребятами проводили на фронт. Папа Степан Михайлович Рахманин прошёл не одну войну, вот и на этот раз его мобилизовали сразу же после братьев. В доме осталась мама с семью детьми, один другого меньше. Младшему было всего два года.

Тяжело пришлось всем во время войны. Но мы благодаря хозяйству жили хорошо по сравнению с остальными. Мама как мать-героиня получала на нас паёк. За папу ей давали пособие. Она даже помогала односельчанам продуктами. Вставала очень рано, пекла много хлеба для семьи и для колхоза. Помню, что в конце войны к нам в деревню пригнали немцев. По-русски они ничего не понимали, но жестами показывали, что хотят кушать. Скорее всего, это были сосланные. Мама всегда им давала еду, жалела их. Не знала она тогда, что в далёкой Германии немецкие женщины, рискуя своими жизнями, спасли её сына.

Маме пришла бумага, что Ефим без вести пропал, но она верила, что он живой. Всегда говорила: «Сынок родился в рубашке, его смерть не возьмёт». Так оно и вышло. Оказалось, что Ефим попал в плен. Его угнали в Германию и должны были расстрелять. Каким-то чудом он оказался жив. Не помнил, как рухнул в ров с телами других солдат и сколько там пролежал. Потом очнулся вместе с ещё одним пленным. Мимо шли немки, которые услышали стоны. Ночью они вытащили Ефима и другого парня и принесли к себе домой. Долго выхаживали советских солдат, прятали их. Только в 1949 году Ефим вернулся домой.

К счастью, все наши мужчины остались живы. Папа пришёл в середине войны, получив ранение. Яков, старший брат, провоевал недолго. Ему в бою оторвало руку. После того, как комиссовали, работал председателем колхоза. Василий получил контузию, ужасы его преследовали до конца дней. Постоянно видел во сне войну и кричал.

Сразу попали в оккупацию

Иван Демидович Захаренков, 92 года, с.Первомайское:

– О том, что началась война, мы узнали в первый же день, 22 июня. Но что это такое, я понимал смутно. Нашу деревню Абрамовщину в Смоленской области война коснулась в полной мере в начале июля 1941 года. Хорошо помню, как пришли немцы. Мне было тогда 9 лет. Было жарко, и я спал под крышей. Проснулся от того, что в деревне какой-то шум, гомон, слышу чужую речь. Смотрю в щель между досками, а по улицам ходят люди в немецкой форме. В эту ночь все мужчины из нашей деревни куда-то исчезли. Мой отец тоже ушёл из дома. Больше я его и не видел.

Немцы организовали штаб и собрали около него всех жителей. Объявили, что никого трогать не станут, если не будем сопротивляться. Везде провода какие-то пустили, у нас в огороде зенитку поставили прямо на картошке. К нам в дом ходили есть: мать заставили готовить немцам. А что она могла сделать? Отец ушёл, а в доме остались она с четырьмя детьми, дед с бабкой и две материны сестры. Старые и малые. Помню, немцы придут, сядут за стол, а мы все за печкой спрячемся и выглядываем. Немецкие солдаты прожили у нас в деревне до осени. А потом ушли. Как говорили: «На Москау». А зимой пришли наши. Сначала разведка, а потом солдаты. Казалось, что вся Красная армия через нашу Абрамовщину идёт. Столько военной техники, столько солдат!

До августа 1943 года мы жили в своей деревне. Потом приехали на лошадях люди в форме и забрали нас. Матери зачитали приказ о том, что мы являемся изменниками Родины, так как оказывали пособничество немцам – кормили их в своём доме. Нас посадили в общий вагон с заключёнными и отправили в Новосибирск. Оттуда в товарняке переправили в Асино и оставили на железнодорожной станции вместе с ещё несколькими сосланными. Сидели на вокзале голодные. Потом мать с другими женщинами пошла в милицию, чтобы нас хоть куда-то определили. Нам дали работу на льнозаводе и небольшую комнатушку. Потом мать каким-то образом нашла работу в Вознесенке Первомайского района: пилила дрова для пароходов, которые ходили по Чулыму, а я ей помогал. За два с половиной распиленных куба давали по 500 граммов хлеба. Сколько ещё нас ждало мытарств, всего не расскажешь и никому не пожелаешь. Но мы настолько прижились в этих краях, что после реабилитации здесь и остались. А многие наши земляки вернулись на родину.