Заречненская Робинзонша, или Испытание тишиной

Распевают свиристели, над селом сгустилась тьма. Отчего вы опустели, деревенские дома...» — в тему, как будто по заказу, за-звучала по автомобильному радио песня, когда за железнодорожным переездом показалась деревня. Заречное или нет? Указателей-то никаких! Вышла из машины и поняла: Заречное! Пустые дворы, местами добротные, но почерневшие от «одиночества», брошенные хозяевами дома. Их по обеим сторонам улицы с десяток. Какие из них обитаемы? Хоть бы дымок какой из трубы шёл или собака залаяла — так нет, кругом однообразная картина полного вымирания. Прямо как в фильмах ужаса Спилберга! Редакционный водитель оказался более опытным следопытом. «Иди к тому дому, где таксофон стоит», — советует. Пока добиралась до калитки, пару раз наступила мимо тропинки, провалившись в снег по колено. Отряхиваюсь. Стучу. Так и не дождавшись ответа, захожу во двор, и тут же навстречу с лаем выбегает небольшая собачонка.

— Хозяева, уберите собаку! Журналисты идут! — кричу с испугу.

— Я же не сказала ей кусать, только охранять, — раздаётся голос хозяйки, и сама она выходит из дверей: невысокая такая, в старенькой куртке и тёплой пуховой шали. —Уйди, Цыганка! — командует собаке, которая тут же сменила гнев на милость, радостно завиляв хвостом.

— Пойдёмте в дом, а Цыганку не бойтесь, это она только для вида лает, а так добрейшей души животина!

Галина Терентьевна Клокова в этот день была в деревне одна-одинёшенька. Сын Алексей ещё с утра уехал в Ежи, что находятся в пяти километрах от Заречного, а их единственного соседа-инвалида, Валентина Петрова, ещё до Нового года «скорая» увезла в районную больницу.

— Поди уж не вернётся... Когда Лёшка ему вещи в больницу отвозил, Валя сказал, что его скорее всего в Орехово в дом немощных увезут, — сокрушается баба Галя. — Я понимаю, что соседа без посторонней помощи оставлять нельзя, но так хоть было с кем словечком переброситься. Правда, собеседник из него, скажу, неважный! Говорит, как из пулемёта стреляет, вставить словечко не даёт. Телевизор и тот так не тараторит! А вообще-то мне Валентина жалко. Жена у него померла, дочка ослепла, своим многочисленным братьям он не нужен, может, потому и пьёт. От тяги к выпивке и страдает. По пьяному делу обморозил себе вначале руки, а потом и ноги. В больнице лежал, но, не долечившись, сбёг. С тех пор ноги так и не заживают, гниют. Последний раз приполз ко мне и кричит: «В «скорую» звони, сил моих терпеть больше нет!» Благо, сотовый всегда под рукой.

 — А таксофоном не пользуетесь? — интересуюсь я.

— Да там какая-то карточка нужна... Сегодня связисты в этом ящике всё утро ковырялись. Спросила, чего делают. Говорят, ремонтируем! Для кого? — задала риторический вопрос баба Галя и, как будто обидевшись на кого-то, отвернулась к окну. — Вот раньше выйдешь в шесть часов утра из дома, коровы в стадо собираются, а люди на ферму спешат, — сама же нарушила новой темой образовавшуюся тишину собеседница. — Теперь же о старом колхозе напоминает только летний гул зерносушилки Ежинского сельхозпредприятия «Старт». Вон там, на пригорке, она стоит. Видите? Если бы вы знали, какое чувство радости испытываем при этом мы, оставшиеся жители деревни! Машины с зерном туда-сюда снуют, на сушилке люди работают. Жизнь у нас летом не то, что сейчас...

Настоящая жизнь в этой деревне была много лет назад. В каждом доме — по большой семье. Народ был дружный, весёлый, работящий. Всё в бывшем времени: большое отделение Ежинского колхоза, где разводили нетелей и овец, начальная школа, добротный клуб, куда съезжалась молодёжь из всех ближайших деревень, магазин. Люди трудолюбивые жили! Коров, телят да свиней держали. На огородах всё своё выращивали. Дома на века строили: крылечки высокие, усадьбы большие, окна резные. В конце восьмидесятых всё рушиться стало. Первое время Галина вместе с подругами Зоей Драбович и Зоей Мурашкиной три раза в день на служебном автобусе ездила на сохранившуюся ферму, а потом и её не стало. Благо, к тому времени уже пенсию себе заработала. Ну и болезни, соответственно. Руки и ноги от тридцатилетнего труда на ферме теперь пухнут и болят, и никакими мазями им не помочь.

— Молодёжь первой из деревни стала разъезжаться, остались одни старики. Потом и тех дети позабирали. Ещё три года назад всем своим семейством рядышком жили соседи Пангины, теперь и их нет. Да что об этом вспоминать! Ничего уж не вернуть! — Терентьевна от досады скинула с колен пригревшегося кота.

Нет, на нынешнюю жизнь она особо не жалуется, говорит, их не забывают. Колонка, что находится в пятнадцати метрах от дома, всегда работает. Дорогу тоже регулярно чистят, ведь в пяти километрах находится деревня Петровск, откуда в Ежинскую школу возят ребятишек. Почтальон из Успенки два раза в неделю приезжает. Кстати, наш «Образ Жизни» баба Галя уже пять лет выписывает. «Очень интересная газета», — хвалит нас благодарная читательница.

— А с продуктами и дровами как вопрос решаете? — интересуюсь я.

— В магазин ездим в Ежи на школьном автобусе. В 8-30 туда уеду, а в 4 часа обратно возвращаюсь. Чтобы убить время, по подружкам хожу, их у меня много ещё осталось. А вот инвалиду нашему то почтальон самое необходимое привезёт, а то Загумённые из Петровска. Они когда молоко со своего подворья на сдачу везут, он выползет за ворота, денег им даст, а они ему на обратном пути продукты завозят. Дрова Лёшка мой добывает. Тут хоть всю деревню пили, никто слова не скажет. Кому теперь эти дома нужны? — ответила женщина и, видимо, вспомнив о задержавшемся где-то сыне, с тревогой посмотрела на пустую дорогу. Без него она как без рук: ни дров принести не может, ни воды.

По всей видимости, Алексей из дома рано уехал, потому как в избушке не топлено и как-то неуютно, хоть и чисто. Почти посередине комнаты — большая печка, у окна — стол, застеленный выцветшей клеёнкой, у стены — провалившийся от старости диванчик. В спальне узкие кровати да небольшой постоянно работающий телевизор, возле которого баба Галя и проводит почти всё своё время.

— На Новый год ничего интересного не показали. Старые фильмы надоели, а новых, видимо, не наснимали, — сетует женщина.

— А с кем 2014-й встречали?

— Как всегда, с сыном. Я его 31-го в лес за ёлкой отправила. За огород вышел и срубил: лес-то без людей всё ближе к деревне подступает, как и трава, которая все наши усадьбы затянула. Пожара жуть как боюсь! Полыхнёт — ничего не останется, — сказала, поёжившись от нехороших мыслей, Галина Терентьевна и, чтобы о плохом не думать, продолжила. — Значит, нарядила я ёлочку дождиком, и вот, любуясь на неё, Новый год с Алёшей и встретили. Шампанское, как полагается, выпили, телевизор посмотрели и на боковую. Это в молодости праздники были, а сейчас,.. — Галина Терентьевна вновь замолчала.

— А чего сын-то не женится, ему же лет сорок? — на этот раз первой прерываю молчание.

— Да была у него жена, но что-то у них не заладилось. А сейчас я его держу. Какой бабёнке такое приданое нужно?

— Может, по деревне пройдёмся? — предложила я. Помогла затянуть бабе Гале платочек потуже, и вышли мы в сопровождении счастливой Цыганки на улицу. А той даже облаять некого, вокруг — ни души!

— Вам не жутко от такой тишины? — спрашиваю заречненскую Робинзоншу.

— Скорее тоскливо! Послал мне Бог под старость лет испытание тишиной. Уже много лет одно и то же желание на Новый год загадываю: переехать в Ежи, да что-то не сбывается оно. И сами никакого жилья купить не можем, и у главы Сергеевского поселения Олега Анатольевича Барсукова тоже, видимо, нет возможности нас переселить.

— Видимо, нет, — соглашаюсь я, уже сидя в машине, а баба Галя всё стоит рядом и не спешит домой. Я её понимаю... Уедем — опять вернётся испытание тишиной.

В опустевшей деревне побывала Екатерина Корзик.