Журналист, поэт, краевед

Асиновцы старшего возраста помнят Павла Петровича Сухачёва по статьям о жизни трудовых коллективов, репортажам из лесосек, острым фельетонам, в которых «неудобный» журналист мог обойти препоны советской цензуры. Имея техническое образование, Павел Сухачёв накопил и большой опыт работы на производстве. Он плавал мотористом по Чулыму, трудился автомехаником, монтажником, слесарем, мастером, главным инженером, осваивал на севере нефтяные месторождения. Но его настоящим призванием стала журналистика, которую он постигал на практике, будучи корреспондентом районной газеты «Причулымская правда» и внештатником областных и центральных изданий.

Сухачёв печатался в газетах «Красное знамя», «Лесная промышленность», «Правда», «Комсомольская правда», журналах «Агитатор», «Мастер леса», «Крокодил». Он не был кабинетным журналистом. Хорошо знал положение дел на всех предприятиях, легко находил общий язык со своими героями. С особым уважением и доверием относились к нему простые рабочие, с которыми газетчик умел быть «на одной волне». Вот только редакторы не всегда были довольны строптивым сотрудником, чьи материалы порой не соответствовали рамкам дозволенного.

Павел Петрович ушёл из жизни в возрасте 63 лет 30 ноября 1993 года — на заре перестройки, не успев надышаться «ветром перемен», принёсшим долго-жданную свободу слова, которой наслаждались российские СМИ в мятежные девяностые. Он оставил после себя благодарную память земляков, по инициативе которых посмертно удостоен звания «Почётный гражданин города Асино», а также творческое наследие, в том числе очерки об истории гражданской войны в Причулымье. Отрывки из этих литературно-краеведческих работ довольно часто печатались в газете. А вот рассказы и стихи Сухачёва известны гораздо меньше. Его проза автобиографична. Прототипами главных героев стали люди, встречавшиеся Павлу Петровичу на его профессиональном и жизненном пути. Например, в Володе Липатникове из рассказа «И на солнце есть пятна» легко узнаётся работавший некоторое время в «Причулымке» Виль Липатов, а Геннадий Семёныч напоминает ставшего потом авторитетным в литературных и читательских кругах поэта и писателя Бориса Климычева. Случай, описанный в рассказе и произошедший на самом деле, стал редакционной байкой. Через «Причулымскую правду» в середине прошлого века прошло много талантливых, получивших известность людей. С каждым из них были связаны какие-то истории, которые потом рассказывали своим молодым коллегам корифеи районной журналистики.

И НА СОЛНЦЕ ЕСТЬ ПЯТНА

(рассказ)

Литсотрудник отдела писем Володя Липатников прибежал из секретариата возмущённый до крайности.

— Нет, наш Геннадий Семёныч становится просто невозможен! — воскликнул он, швыряя на стол солидную подборку подготовленных им, но, увы, забракованных стихов местных пиитов.

— Что, опять зарезал? — посочувствовал ему флегматичный фотокор Савельев.

— Ну, конечно! Ведь он же если пропустит хоть один стих, то потом наверняка бессонницей мается.

— А ты покажи редактору.

— Пробовал. Где там! Он без визы нашего преподобного Геннадия Семёныча и в руки не берёт. Я, говорит, не хочу подменять ответсекретаря. К тому же он, дескать, в литературе очень хорошо разбирается. Вот и попробуй тут хоть что-то протолкни.

— Да... Я тебе не завидую. И твоим протеже — тоже, — усмехнулся Савельев. — А может, на самом деле стихи неважные?

— Стихи что надо! Ну, конечно, это не шедевры мировой поэзии, какой разговор. Но для нашей газеты они вполне на уровне. Во всяком случае, я так считаю. И не только я.

— А Геннадий Семёныч, значит, только за высшие критерии?

— Похоже, что так. Ведь он как оценивает? «Это не Твардовский», «Это не Симонов», «Это не Евтушенко». И так далее. Вот и весь аргумент.

— А ты попроси его написать рецензию.

— Что ты! — ужаснулся Володя. — Да он любому автору на всю жизнь отобьёт охоту писать стихи!

— Но ты подсунь ему такого, чтоб не отбил. Того же Твардовского, например, или Евтушенко. Или ещё кого-нибудь подобного уровня.

— А ведь это идея! — воскликнул Володя, загораясь энтузиазмом. — Как это я сам-то до неё не додумался?!

И он тут же принялся за дело. Вскоре на столе ответсекретаря появились два стихотворения, написанные якобы неким Ефимовым. Почерк этого Ефимова сильно смахивал на липатниковский. Но стихи были преподнесены в распечатанном конверте с законными штемпелями почтовых отделений, а обратный адрес гласил, что автор стихов проживает в одном из отдалённых районов области. Геннадий Семёнович прочёл стихи раз, потом ещё раз. Затем, недолго думая, взял ручку и принялся строчить ответ автору.

Посвящённые в заговор, а таковых оказалось немало, с нетерпением ждали, когда творение Геннадия Семёновича будет отпечатано на машинке. И как только это было сделано, оно тут же было перехвачено заговорщиками. Рецензия была разгромной. Её читали коллективно в отделе писем. Володя не без ехидства комментировал отдельные выражения. Эффект был полный. Геннадий Семёнович писал: «Уважаемый товарищ Ефимов! Мы внимательно прочитали Ваши стихи. Видно, что Вы имеете уже некоторый опыт в стихосложении и не лишены определённых способностей. Но, к сожалению, ещё не достигли того литературного уровня, чтобы печататься в нашей газете...» Володя Липатников ликовал.

— Это лихо! — восклицал он, потрясая рецензией. — Евтушенко должен учиться у Евтушенко. Во даёт Геннадий Семёныч! Нарочно не придумаешь.

Теперь всем не терпелось узнать, что же скажет сам автор сей злополучной рецензии, с которой он так опрофанился. Но не так-то просто, оказывается, смутить непоколебимого Геннадия Семёныча.

Когда его просветили, кого он так раздраконил, он только плечами пожал.

— Ну и что? А разве у Евтушенко нет слабых стихов? Да сколько хочешь. Я вот эти, например, всё равно бы не пропустил, хоть бы тут и стояла его собственная фамилия.

Вот и докажи ему теперь, что на солнце нет пятен! Бедный Володя опять остался с носом...

НЕ ВЕЗЛО

Мне в жизни как-то не везло.

Что означает невезенье?

Шутя я выбрал ремесло,

Своё не зная назначенье.

Почти всегда я шёл один

Своей извилистой дорогой,

Своих поступков господин,

Увы, к себе судья не слишком строгий.

Я шёл по терниям не раз,

Когда другие шли тропою,

Пока заезженный Пегас

В пути не встретился со мною.

Себя взнуздать он разрешил

И мелким шагом понемногу

Меня, хромая, потащил

Он на широкую дорогу.

Не дал  беспечно  разменять

«Души прекрасные порывы»

На незавидный идеал —

Пустой, туманный, некрасивый.

МОЛОДОСТЬ

Свежий ветер дальних расстояний,

Разных дрязг шипучее грязцо,

Радость встреч и горечь расставаний

Бороздят морщинами лицо.

Но, закалку добрую имея,

Трудовыми буднями дыша,

Как и прежде, рвётся, не старея,

Ко всему прекрасному душа.

И когда появятся седины,

Человек не сможет постареть,

Если он нелёгкие вершины

Хочет непременно одолеть.

Если он у близкого порога

Не присел безвольно отдохнуть,

А, себя подстёгивая строго,

Для других прокладывает путь.

Если сердце бьётся учащённо,

Не часами тикая в груди,

Если жизнь идёт не монотонно,

Значит, вечно юность впереди!

И пускай накладывает время

Седину и лучики морщин,

Мы смеёмся молодо над теми,

Кто боится скалистых вершин!

ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

Горько плачет осень, умирая,

Растеряв былую красоту,

И ложится бледность снеговая

На её пустую наготу.

Зачернён березник сиротливо,

Глухо шепчет тополь над рекой.

Дождь стучит в окошко торопливо

И на землю падает слезой.

В голых сучьях ветер завывает,

Замер крик печальных журавлей.

Потеплей скворешню выбирает

Экспедитор птичий воробей.

РУЧЕЙ

Склонилась плакучая ива

И смотрится в быстрый ручей,

Шумит он под нею игриво

Меж крупных и мелких камней.

В нём летнее солнце смеётся

И месяц блестит серебром,

Он звонкою песнею льётся,

Свой путь пробивая с трудом.

Он в реку несёт свои воды

И тем уже искренне рад,

Что там катера, теплоходы

Винтами над ним зашумят.

Что силу свою молодую

Он с общею силой сольёт,

И баржу хотя небольшую

Своею струёй понесёт.

Он весел в любую погоду,

А ива уныло мрачна,

На быстро текущие воды

Завидует грустно она.

Покорно склоняется ива

К ручью мокроглазой листвой.

Напор и движенье красивы,

А затхлостью пахнет покой.

ПОЕЗД ИДЁТ НА ВОСТОК

(заметки с натуры)

Любая дорога волнует слегка,

Ведёт в неизвестные дали.

Она впереди как стальная строка,

Которой ещё не читали.

Навстречу — вокзалы больших городов,

Просторы полей золотые,

Дыханье заводов и гул тракторов —

Всё то, что зовётся Россия.

У каждого в жизни дорога своя.

В вагоне их сходится много.

И всех за собою ведёт колея —

Два рельса железной дороги.

Из отпуска едут на службу солдат

И штурман торгового флота,

Компания шумных парней и девчат

С учёбы спешит на работу.

Кочует куда-то орава цыган,

Флиртует с соседкою парень усатый.

Он едет в Приморье, она — в Магадан,

А может, и дальше куда-то.

Сидит отрешённо заслуженный дед,

В наградах вся грудь ветерана.

Шокирует деда нетрезвый сосед:

Сосёт из горла без стакана.

Какие-то дядьки кайфуют втроём,

Под чай самогон маскируя.

Бабуся горюет о чём-то своём,

Опёршись на руку сухую.

Там дуются в карты, похоже, бичи

Под громкие мат-перематы.

И как проводница на них ни кричит,

А всё озоруют ребята.

Две тётки в Даурию в гости спешат —

Там куча родни и знакомых.

Толкуют о жизни, проказах внучат,

Вовсю критикуют зятьёв непутёвых.

А вон алиментщик на полке притих,

В годах уже, с плешью немалой.

Он бросил всех жён — и своих, и чужих

И скрыться решил за Байкалом.

Соседи за стенкой с утра завели

Дискуссию о плюрализме,

О судьбах России, сибирской земле,

О ценах, снабжении, социализме.

Как в капле воды, здесь — Верховный Совет,

С одною лишь только «палатой».

Ни в чём никакого согласия нет,

Зря глотки дерут «депутаты».

Нас время, как поезд, уносит вперёд —

В безбрежные дальние дали.

И пусть нас хоть что-то хорошее ждёт

На каждом попутном вокзале.

ЧУЛЫМ 

Он течёт по пути нетопкому,

Моет заново берега.

Наступает ему на горло

Друг и недруг его — тайга.

Изгибается он пружинисто,

Грудью ломится напролом.

Оттого он такой извилистый,

Оттого столько злости в нём! 

МОИ ТРОФЕИ

Листья падают. Вновь на охоту

Собираться настала пора.

Говорят, за Горелым болотом

Косачи табунились вчера. 

А в семье начинаются трения…

Не охотник жена, не рыбак.

Ей такое моё увлечение

До сих пор непонятно никак. 

Допекает такими иголками:

— Впору спал бы в обнимку с ружьём!

Днями бродит гнилыми околками

Не с женой, а с собакой вдвоём.

Это ж просто одно наказание…

Но что ходит, ещё не вопрос!

Всей охоте своей в оправдание

Хоть бы дохлого зайца принёс.

Это верно, что я недобычливый,

Хоть и первый был в роте стрелок,

Но с натурой моей непрактичною

Убивать научиться не смог.

Небо всмятку, печаль беспричинная

Потемневших осенних полей

Да берёз красота лебединая

Мне дороже любых косачей.

Пусть трофеем моим считается

Эта алого шёлка заря…

Зря жена на меня ругается

За такие трофеи. Зря!

ВОРОБЕЙ 

Каждый день, как только рассветает,

С половинкой бойкою своей

К моему окошку прилетает

Мой знакомый старый — воробей.

«Жив-здоров!», — чирикает хвастливо,

Снисходительно глядит во двор,

Где петух ведёт неторопливый

С жёнами своими разговор.

Воробей развязен. Местный житель,

Он со всеми коротко знаком,

Но овса куриного любитель

В постоянной ссоре с петухом.

Он зимою чуть не замерзает,

Еле может крикнуть «чик-чирик»!

Но на юг, к теплу, не улетает,

Он к морозам северным привык.

Никуда от родины, от дома,

Где-нибудь под крышей, над окном

Из горсти кудели и соломы

Он себе устраивает дом.

Потому всех звонких и красивых

Птиц залётных для меня родней

Незавидный с виду, некрасивый

Мой приятель старый  — воробей!